Елена Коронатова - Бабье лето [повесть и рассказы]
Весь день Клавдия издевалась над собой. Дочь замужем, а она по милому тоскует. Но только погасли огни в деревне, снова пошла к нему под окно. Хоть бы одним глазом взглянуть.
Свет. Видать, еще не ушел. Долго стояла на другой стороне улицы, вглядываясь в желтый прямоугольник, повисший в темноте. Озираясь, пробралась в палисадник. Как же сильно пахнут табак и резеда! А голосов не слыхать. Может, его нет? Спряталась в тени тополя и не поверила своим глазам.
Лицом к окну, напротив Матвея, сидит учительница. Клавдия впилась в нее взглядом. Что он хорошего нашел в ней? Глаза как у кошки, круглые, навыкате. Волосы распустила, будто девчонка. Да… но на лице ни единой морщиночки. Розовое, как яблоко. Вот рот большой, некрасивый.
Учительница заговорила. Клавдия вся обратилась в слух.
— Что же вы молчите? Так ничего мне и не скажете?
— Варвара Григорьевна, я вас уважаю, вы хорошая, добрая женщина…
— Я знаю, вы скажете, что я моложе вас. Но вы же сами говорили, что вам со мной интересно, то есть, что я для вас интересный собеседник. И вообще-то… для меня ваш возраст не имеет значения…
«Ах вот ты какая? Сама набиваешься. А еще образованная», — с озлоблением подумала Клавдия.
— Это вам так кажется, что не имеет значения, — медленно проговорил Матвей.
«Ага, боишься, что молодая, так изменять будет. Чего же я стою тут?!..Жду, когда миловаться начнут… Уйду! Нечего мне тут делать… Уйду…»
И не могла сдвинуться с места, стояла как прикованная, прижавшись щекой к стволу тополя и держась руками за горло, словно хотела задержать крик, готовый вырваться из груди.
— Нет, не кажется… Агроном… Вы знаете, о ком я говорю… Он моложе вас… но мне… но я… я никогда бы его не полюбила.
Матвей встал, прошелся до двери. Когда повернулся, Клавдия отчетливо, словно в раме, увидела его лицо. Мать честная, какие же у него глаза! Не похоже, что он счастливый от любви.
Он сел и снова неторопливо, будто с трудом, заговорил:
— Вы мою жену знали, Варвара Григорьевна, тоже хорошая была женщина. Добрая. Я ее не обижал. Говорю вам это, как перед своей совестью…
— Я знаю. В этом никто и не сомневается, Матвей Ильич.
— И все же я перед ней виноват.
— Вы?!
— Да, я! Не любил я ее, — тоскливо признался он. — А это нечестно жить с женщиной, когда ее не любишь… Она это чувствовала. Переживала. Может, от этого и зачахла раньше сроку… Как верба сохнет без воды. Вот и она, с горя.
— Ну что вы, Матвей Ильич. Все же знают, такая болезнь. И потом, извините меня, но, по-моему, вы усложняете. Вы же не давали ей этого понять. Простая женщина, и чтобы так тонко чувствовала.
«Ах ты, бессовестная, — возмутилась Клавдия, — по-твоему, простая, так уже и ничего не чувствует!»
— Вы забываете, Варвара Григорьевна, я ведь тоже простой человек… Мужик.
— Я не хотела вас обидеть. Скажите, вы не любили жену, потому что… потому что любили другую женщину?
— Да.
Они замолчали. Матвей сидел, поставив локти на стол и опустив голову на руки. Розовые щеки учительницы медленно бледнели. Она машинально открывала и закрывала сумочку, щелкая замком.
Клавдия ощутила во всем теле легкий озноб.
— Ну, это тогда… А теперь? Когда жена умерла. Скажите… Вы могли кого-нибудь, со временем конечно, полюбить? Могли бы?
— Видите ли… Вот писатели в романах пишут, что есть такая порода людей — однолюбы… Вот и я…
Скрипнула дверь. В кабинет заглянула Марья.
— Заходи, заходи, Марья Власьевна, — поспешно произнес Матвей.
Учительница поднялась.
— Я пойду. Ну что ж, спасибо за правду, Матвей Ильич, — она старалась закрыть сумочку, но что-то мешало ей.
— Может, я после зайду, — мельком взглянув на учительницу, предложила Марья.
— Нет, почему же, — деланно бодрым голосом проговорила Варвара Григорьевна. — Мы обо всем договорились с Матвеем Ильичом. Мне теперь все ясно. Значит, с ремонтом школы вы нам поможете?
— Да, да, непременно, — живо откликнулся Матвей и уже другим, извиняющимся тоном добавил: — Вы меня простите за прямоту. Но, понимаете…
— Хорошо, хорошо, — перебила его учительница. — Я все понимаю, и не надо. — Она замолчала и, неловко улыбнувшись, пошла к дверям.
Клавдия опомнилась: «Чего же я здесь стою? Еще увидит». Выскользнув из палисадника, она, придерживая за концы косынку, побежала на другую сторону улицы и прижалась к высокому плетню. Учительница прошла мимо, чуть не задев ее.
…С утра стоял изнуряющий зной. Пожалуй, и в разгар лета не было такой жары.
Колхозницы ушли на обед в деревню. Клавдия решила домой не ходить. Кто ее там ждет?
Жара разморила Клавдию. Она устроилась в тени под стеною недостроенного зернохранилища на куче стружек. Хорошо лежать на спине не шевелясь, вытянув руки вдоль тела, и вдыхать скипидарный запах стружек.
Еще поутру приезжал на ферму Матвей. Неподалеку от зернохранилища, на расчищенной площадке, сушилось зерно. Клавдия слышала, как он поздравлял обступивших его колхозниц с новым урожаем. Она не подошла и с особым усердием мазала стенку. Только когда он садился в машину, оглянулась и поймала его, как ей показалось, укоризненный взгляд.
И сейчас, вспомнив этот взгляд, Клавдия тяжело вздохнула. С того дня, когда она ждала его к себе и не дождалась, прошел ровно месяц. После подслушанного ею разговора вспыхнула надежда, что он зайдет. Но Матвей не приходил.
Что ж, может, и правду сказал Варваре Григорьевне про старую любовь, а связывать свою судьбу с ней, Клавдией, не хочет, уж больно она обидела его. А может, и в городе повстречалась хорошая женщина. Недаром он частенько туда ездит.
Душно. Тело словно горячей ватой обложено. Клавдия достала из сумки флягу и отпила несколько глотков теплой воды.
Смочив конец платка, вытерла им потное лицо. Замелькали желтые и зеленые круги. Жаркая волна колыхнула и понесла неведомо куда.
Случается, покажется во сне, будто ты куда-то проваливаешься, и… вздрогнув, просыпаешься в страхе и смятении. Так случилось и с Клавдией. Прижав руку к сильно бьющемуся сердцу, она поднялась, огляделась недоумевая. За каких-то полчаса, покуда она спала, все изменилось. Высокое ярко-синее небо вылиняло, опустилось. Медленно, будто нехотя, ползли по нему перистые облака.
С запада надвигалась темная туча.
Сникла березка, растущая у зернохранилища, и ракиты у пруда ниже склонились над водой. Стояла томительная предгрозовая тишина.
«Ох и дождина будет!» — подумала Клавдия.
На западе загромыхал гром.
Она боялась грозы. Ее тетку, как говорили в деревне, «убило громом». Клавдия тогда была ребенком, но ощущение страха осталось на всю жизнь.
Как быть? Идти домой? А вдруг гроза в пути застанет? Уж лучше укрыться в зернохранилище. Может, кто подойдет? Клавдия посмотрела на дорогу — никого.
А про хлеб-то забыли?! Дождь намочит — и пропал первый урожай. Клавдия негодовала: тоже хозяева, ушли, и горя мало. А ей какая печаль? Что она, бригадир или звеньевая?.. Нет уж, не ее это забота. И хоть не ее забота, поглядывала то на дорогу, то на запад, откуда все ползла и ползла черная туча.
Клавдия не могла теперь не думать о хлебе. Она со все нарастающим нетерпением смотрела на дорогу. Взобралась по лестнице на крышу зернохранилища, чтобы лучше видеть. Обрадовалась, приметив грузовую машину. Можно с шофером наказать привезти брезент. Машина, не доезжая до фермы, свернула. Покружилось на дороге облако пыли и будто проглотило машину.
Налетел ветер. Он прошелся по крыше зернохранилища, чем-то там прогромыхал, потряс березку, и она испуганно задрожала всеми листьями. Ветер швырнул к земле стайку стрижей, взлохматил крылья у вороны и далеко разнес ее печальное «кар», потом пошел гулять по пшеничному морю, взбудоражил его и погнал по жнивью одинокое перекати-поле.
Заурчал, загрохотал гром.
Клавдия взглянула вверх — черная туча занимала полнеба.
«Что я, обязана им хлеб караулить?» — подумала женщина и направилась в зернохранилище — переждать там грозу.
Но через несколько минут она уже бежала на ток подбирать зерно.
В куче-то оно почти и не промокнет.
Торопилась изо всех сил. Даже задохнулась.
«А мне что? Мое дело сторона… Им не жаль, а мне и пововсе. Вот еще две лопаты — и брошу. И никто не укажет. И почему это с нее должен Матвей спрашивать? Тоже хозяева… сеяли, растили, а теперь пусть гниет?» И чем сильнее Клавдия грозилась, тем проворнее сгребала зерно, то и дело оглядываясь.
Туча ползла. Только на востоке еще голубел краешек неба. Громыхало все ближе и ближе, при каждом раскате грома Клавдия шептала: «Господи, помилуй», — и не потому, что верила в бога, а так… на всякий случай.
Кофточка на ней взмокла от пота, прилипла к плечам, спине. Поясницу ломит. Во рту сухо, першит. От усталости дрожат колени; кажется, что последний взмах лопатой — и спину уже больше не разогнуть… Сколько перебросала зерна, а еще и половины не сгребла! Только бы успеть, только бы успеть…
